Отречение императора Николая II в ночь на 3 марта 1917 г. (Предположительная сцена)

Ровно сто лет назад, если считать по новому стилю – 15 марта 1917 года – на железнодорожной станции Псков рука последнего императора всея Руси и последнего из династии Романовых – Николая Второго – карандашом вывела роспись под документом об отречении от трона в пользу родного брата Михаила Александровича. Чуть забегая вперед, скажем, что ничего не ведавший об этой роковой ответственности преемник на следующий же день подписал своё отречение от престола и этим актом в трехсотлетней истории романовской державы была поставлена точка. Символично, что непрерывная тысячелетняя история русского самодержавия от Рюрика закончилась примерно в тех же краях, где и она более 1150 лет назад и зародилась. Впрочем, отойдем от фактов и попытаемся ощутить историческую глубину и панораму этой драмы, которая, по-видимому, ещё долго будет волновать сердца и тревожить самые устои нашего государства.

Каинов грех – вот первое, что здесь приходит на ум. К Николаю II можно относиться по-разному. Для одних он – неудачник и бездарь, проигравший несколько войн и не нашедший в себе мужества твердой рукой раздавить революцию. Для других он – святой мученик, который, следуя каким-то тайным велениям Духа, недрогнувшей рукой возвел вслед за собой на Голгофу всю свою многочисленную семью. Он мог, не дожидаясь неминуемой трагедии в Ипатьевском доме, десятки раз уехать из России со всей родней и без следа раствориться в родственных чертогах британских или датских родственников. Мог, но удержался от этого. Как выясняется, даже мысли у Николая на этот счет не возникало. Почему? Ходят слухи о некоем пророчестве монаха Авеля, где нескольким предшественникам страстотерпца монахом-провидцем была предсказана их кончина. В этом ряду – Павел Первый. Там, по слухам, была предсказана и революция, и отречение, и жестокая казнь последнего царственного семейства.

В какой-то мере именно эта предопределенность могла повлиять на решение царя-мученика воздержаться от борьбы, от репрессий и добровольно, подобно Христу, согласиться на страшную казнь. Но во-первых, точных сведений о пророчестве Авеля историография до сих пор не имеет, а во-вторых – отречение Николая куда вероятнее стало следствием общей ситуации в России, выглядевшей задолго до марта 1917-го вполне безнадежной. Не стоит забывать, что еще с петровских реформ и отмены Патриаршества вирусы духовного обмирщения, овладевшие сначала высшим светом, неумолимо начали проникать повсюду, поражая дворянство, служивый люд и широкие крестьянские слои. Церковь, поставленная, вопреки строгим канонам Вселенских соборов, под гласный надзор Синода, возглавляемого обер-прокурорами-мирянами, порой – неверующими, постепенно трансформировалась в одно из подразделений государственной машины. Обрядовость, нередко – принудительная, вкупе с показной роскошью новых храмов и церемоний, резко контрастировала с нарастающим скептицизмом и атеизмом, особенно – среди интеллигенции. В обществе доминировали новомодные сеансы магии, увлечение теософией и прочими оккультными ересями. В более широком плане можно сказать, что запущенный Витте и Столыпиным маховик дикого капитализма, разрушив традиционное русское село с его общинной традицией и храмоцентричностью, под корень подрубил опорную для самодержавия народную религиозность. Поставленный на дыбы и познавший неравенство сельский люд уловил глубинную несправедливость демократических перемен и болезненно воспринял отход от православного уклада с его патриархальностью, нестяжательством, состраданием и милосердием. Важную роль, безусловно, сыграл и тот факт, что русская цивилизация, в отличие от западноевропейских, не наработала иммунитета против революционного хаоса, каковой старушка-Европа получила в ходе нескольких французских революций. Кто, как не Николай II с его блестящим образованием и возможностями мог увидеть этот полный трагизма опустошительный крах номинально православной государственности? Задолго до отречения именно его неподдельная религиозность и чистота семейной жизни открывали царю глубинное духовное прочтение происходящего. Для него не были пустым звуком предупреждения святителя Тихона Задонского (18 век) о том, что православие неприметным образом уходит из России, Игнатия Брянчанинова (середина 19 века) о русском монашестве (да и Церкви в целом), казавшемся зеленой кроной огромного дерева, ствол которого прогнил изнутри. Грозным предупреждением доля Николая могли звучать и слова святителя Игнатия: «Да не дерзнем же немощною своей рукой оказаться на пути действия Промысла Божьего!».

Отречеине Императора. Современный рисунок

Вывод: царь-мученик понимал не только безысходность для русского самодержавия и для него лично девятого вала революционного подъема 1917 года. На духовном плане он видел волю Божью, которая занесла над разуверившейся Россией – нет, не меч даже, а хирургический скальпель, чтобы иссечь из больного русского тела раковую опухоль нигилизма и сатанизма. Как думающий человек в этом контексте смеет вульгарно охаивать последнего русского монарха, совершившего по сути жертвенное всеприношение Богу и своему народу! А мы все? Не лежит ли тенью и на нас, потомках тех «вихрей враждебных», каинова печать вероотступничества и жертвенного заклания невинного агнца! Эта печать до сих пор тяготит и смущает сердца миллионов россиян, которым десятилетиями внушалось презрение к жизни и последним дням царственной семьи. Как и Каин, проклятый Богом, мы ощущаем отголоски стенаний и неуверенности, мы словно дети, заблудшие в темноте. Пока светом правды Христовой не озарятся наши грешные сердца, пока мы не стряхнем с себя оцепенение идеологических измов, пока не поднимемся до уровня духовной очевидности, нечего и думать о всенародном освобождении из-под спуда столетних революционных блужданий.

Александр Нотин