Нет-нет, да и вспомню, как много времени и сил душевных потратил я в этой жизни, сокрушаясь по поводу того, что не тогда, не в своё время уродился на свет Божий. Хотя, если быть строгим, я тогда и не считал его Божиим. Просто свет. Просто мир. Моя страна и моя жизнь, которая всё не задаётся именно по той очевидной причине, что произошел некий досадный сбой в небесной механике, в результате чего автор этих строк родился на сто, а то и на двести лет позже предназначенного ему срока. 

А случись (ну в мыслях-то собственных ведь можно об этом помечтать) ему родиться двумя, тремя столетиями раньше – ну что для вечности какие-то триста лет?! – как многое в судьбе его могло бы повернуться иначе. Не было бы всей этой опостылевшей скуки и вранья, когда думают одно, говорят второе, а делают третье. Или вообще ничего не делают, плюют на всё с высоченной башни, но живут тем не менее припеваючи, в веселье и достатке. 

Но главное – вранья. Любого на выбор: газетно-журнального, школьно-бытового, комсомольско-партийного, литературно-художественного… всего и не перечесть. Какая разница, когда всё погано. А в ту эпоху, в которой мне надлежало родиться, да не случилось, – там-то ведь иное дело. Какое благородство в мужчинах, едва задета честь – и пожалуйте к барьеру. А сейчас – стыдоба, да и только. Разве ж это мужчины: чуть что не так, они бегом в милицию, а оттуда в народные суды и строчат, строчат наперегонки заявления. Ещё бы: кто раньше – тот истец, иначе ответчик. Фу! 

Правда, если быть честным до конца, то покорный ваш слуга… радовался ведь, чего греха таить, когда лишняя денежка перепадала. Неважно, что их было немного и случалось таковое нечасто. Хотелось-то чаще! Когда вот так же привирал помаленьку, говорил нужные слова, улыбался нужным людям. Да и что, мнилось тогда, рассыплюсь я, что ли, от одного-двух разов? Вроде все так живут… Справедливости ради нельзя умолчать и о том, что надолго меня, как правило, не хватало. И всякий раз всё заканчивалось прискорбно похоже: срывался и называл (а чаще обзывал) всё и вся своими именами. Эдакий господин Чацкий наших дней… А в результате и эти воздвигаемые такими усилиями шаткие сооружения летели вслед за предыдущими в тартарары. Причём, что характерно, всякий раз на самом пороге такого вожделенного, такого долгожданного благополучия, когда можно было бы в конце-то концов и наплевать на «несвоевременное» своё рождение. И стать таким, как многие. Благополучие только и могло бы утешить горделивую натуру, стать неким бонусом, как принято выражаться ныне, за многолетние душевные терзания. Оно и понятно, если уж быть как все, если уж жертвовать своей драгоценной неповторимостью – так уж в придачу с достатком. А уж художественного вкуса, чтобы обставить наконец-то будущую просторную квартиру или будущую же дачу на берегу тёплого моря, сыщется у меня наверняка поболее, чем у этих недалёких, часто неинтересных в элементарном общении людей, мстительно думалось тогда. Мог ведь поиметь всё то, чем с такой завидной лёгкостью владели они, не прилагая при этом, как мне виделось тогда, особенного для этого старания. Все эти люди в отличие от меня, похоже, были очень довольны местом и временем своего рождения, а потому так заботливо обихаживали пространство вокруг себя, обстоятельно готовясь к продолжительной (а может, вечной?) комфортной жизни. И, повторяю, стоило мне несколько раз попытаться выстроить свою судьбу подобным образом, а такие возможности были предоставлены мне несколько раз, и очень серьёзно, как в самый ответственный момент случалось непредвиденное, именно когда всё, считай, за углом…

Уже потом, много лет спустя, осознал – и тоне сразу, а через многие скорби, – что это Господь хранил меня, тогда ещё очень слабого, от многих соблазнов этого мира. Именно хранил, для чего-то важного для меня самого сохранял, сберегал от всей той жизни, в бесконечных удовольствиях которой я наверняка бы захлебнулся, и несчастная моя душа погибла. Чуть не по рукам шлёпал, как это часто делаем мы с нашими любимыми чадами; я же не понимал этого, а всё роптал, роптал. И продолжал горевать по поводу того, что «не тогда» родился. Как и не ведал в ту пору о той великой и страшной подати, о той неимоверной цене, которую платили эти «счастливчики», в числе которых я так жаждал порой оказаться, измучившись безденежьем и тоской. Слава Богу (да-да, именно Ему слава!), что всерьёз этим я так и не заболел. И именно по этой причине много лет спустя не мнится мне в этом никакой личной заслуги, куда там! А всё того же Врача, что так и не позволил мне стать чахлым хроником. Температурил, конечно, случалось, а то как же?! Зато вот хожу, дышу… ну, было, было такое, спотыкался, и не раз, падал больно, да, слава Богу, хожу сам, без палочки, хоть и прихрамываю слегка, если, конечно, приглядеться. 

Так и проплакал бы, наверное, свой чёрствый век, если б не мысль, встреченная как-то у Святых Отцов. Оказывается, каждый из нас рождается на свет Божий именно в то время, которое более всего подходит для его личного спасения. Отчетливо помню, как она поразила меня. Стало понятно многое непонятное доселе, как и фраза, сказанная жене незадолго до собственного моего крещения, случившегося аж в сорок два года, что если не покрещусь наконец, то умру. А ведь и вправду помер бы. Незаметно для многих и, возможно, самого себя. Привычно вымеривал бы улицы Москвы или иных городов, сея вокруг тоску и злобу, похоть и смрад. 

Только не подумайте, я и сейчас, увы, совсем не хорош. А и всё ж не таков, как прежде. Ну разве сравнить мои сегодняшние мысли, тревоги, мечты, сами слова мои с теми, прежними. Всё, как мне кажется, иное. Конечно, всякое бывает. Случается, что и унываю, не без этого. Много, ой как досадно много живёт во мне из того прошлого. Но если б вы только знали, какие иной раз у меня случаются радости! Раньше я о них и не подозревал. Спросите, какие именно? Боюсь, не объяснить этого словами. И знаете почему? Пусть их ещё очень мало, и пусть они нечасты, зато все они – какие ни есть, вся моя заветная горстка – сплошь небесного свойства. А вы попробуйте дотянуться до неба, дотроньтесь хотя б один единственный разок. То-то же! 

Жарко, аж жуть!..(предапокалипсические этюды о погоде) 

«Просите, и дано будет вам» Евангелие от Матфея гл. 7, ст. 7 

Если известная фраза гласит о том, что разговоры о погоде возникают, когда просто уже не о чем говорить, то нынешним летом это– главная тема всех наших разговоров. Не исключение и мы с женой, зашедшие душным августовским вечером на соседний участок к хозяевам нашей съёмной дачи, чтобы поделиться нерадостными мыслями о непрекращающейся жаре. Сам хозяин прожил на белом свете ни много ни мало, а три четверти века, в самом начале нынешнего лета отметил юбилей, и у меня на родине давно уже почитался бы как аксакал, что в буквальном переводе – седобородый. И неважно, кем ты был в течение своей жизни – пастухом или академиком. Ты уже снискал уважение в обществе в силу почтенного возраста, а потому к тебе можно приходить и просить совета в сложных жизненных ситуациях. Оно и понятно: жизнь прожить – не поле перейти. Совет аксакала – что может быть ценнее?! Правда, сосед наш всё же странный и, как мне кажется, не совсем обычный старик. Нет, не потому что у него и в помине нет усов и бороды, столь приличествующих мужской половине народонаселения земли. А потому как не крёщен. Русский – и некрещёный, вот это да… Вдобавок ещё окончил в своё время знаменитый физико-математический вуз, чем и усугубил свой унаследованный от родителей даже и не атеизм, а, увы, так часто встречающееся скорбное бесчувствие к вопросам души и веры. Его и стариком-то назвать язык не поворачивается, потому как бодр и сноровист, целый день снуёт по двору, что-то пилит, строгает и стучит, стучит неугомонным молотком. Правда, не читает. Никогда и ничего. Даже газет и детективов. Похоже, нет такой привычки… И всё же долгие годы жизни в России, милостью Божией, так и не истребили в авторе этих строк, давно разменявшем пятый десяток, почтение к любому человеку старше себя, а тем паче – в столь преклонных годах. А потому и слова, и рассуждения мои в тот вечер обращены были прежде к нему. Удивительно, размышляю вслух, но многие люди, похоже, так и не желают осознать серьёзность нынешней ситуации и свою роль в ней. Гибнет урожай, а значит, не будет кормов, стадо пустят под нож. И вообще, что прикажете делать, если дождя не будет ещё два месяца? Куда, вопрошаю, к Кому обращаться? Последняя моя фраза, произнесённая, не скрою, с неким внутренним вызовом, была направлена напрямую именно к хозяину дачи, к тому, в ком – в силу собственной природной наивности – всё ещё чаю разглядеть хоть какие-то, пусть еле заметные, росточки упования на Господа. Пусть и по причине всенародного бедствия. К Кому взывать, повторяю я свой абсолютно риторический для многих его ровесников вопрос. Но – только не для нашего героя. Ответ его, прозвучавший с небольшой заминкой, поверг нас в шок, потому как был серьёзен и без тени какой-либо иронии: «К мосводоканалу!»…

Немного придя в себя, я попытался всё-таки сконцентрировать внимание образованного«технаря» на хлебе насущном – в буквальном смысле этого слова. Где, вопрошаю, возьмём столько зерна? Вон ещё саранча, ну прямо-таки библейская напасть… На сей раз ответ прозвучал немедленно – видно было по всему, что этот вопрос уже продуман им основательно: «В Аргентине!»…

Уже поздно вечером, вернувшись к себе и грустно разглядывая мглистое смоговое беззвёздное небо над головой, всё ещё пребывая в невесёлых раздумьях по поводу этого самого«мосводоканала», услышал вдруг голос жены, зовущей меня поторопиться в беседку, где телевизор подводил безрадостные итоги ещё одного напоённого зноем дня. А торопиться стоило, потому как именно в этот момент на экране светились кадры сюжета из той самой… Аргентины, на которую так уповал наш непробиваемый сосед. Далёкая латиноамериканская страна, словно не ведая о надеждах, которые возлагает на неё русский аксакал, лежала, засыпанная обильным снегом, и только дрогла от минусовой – аж в 14 градусов – температуры. Ещё подумалось о том, что если б мы сами увидели подобную ситуацию в кино, то наверняка, снисходительно улыбнувшись, списали бы её на фантазию сценариста. А вот надо же… 

Уже наутро, по дороге в магазин, я не преминул заглянуть к соседу и, шутя, попросил его вычеркнуть страну серебра из заветного списка наших будущих кормильцев, чем, кажется, всё же слегка его обидел. 

***

Разве может не порадовать приезд в Свято-Троицкую Сергиеву лавру?! Неужели отыщется человек, чьё сердце не сожмётся сладостно, не забьётся в тревожном волнении, ещё издали, с пригорка, когда завидит он сверкающие кресты на лазоревых звёздных куполах. А немного погодя, неспешно, прислушиваясь к каждому собственному шагу, нужно будет пройти сквозь знаменитую арку, богато изукрашенную старинными фресками со сценами из жития нашего великого святого. И благоговейно замереть в ожидании трепетного прикосновения к святым мощам Преподобного, нетленно почивающим в таинственном полумраке древнего Свято-Троицкого собора с мерцающими огоньками тёплых лампад под неусыпаемый акафист… 

С некоторых пор, милостью Божией, посещение всероссийской святыни для автора этих строк связано ещё и с духовными беседами о русском языке на высших богословских курсах и в просветительском центре, созданном стараниями иноков обители. А потому к всегдашней радости нет-нет да и примешивается ещё и нешуточная тревога. Ибо, по слову поэта, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…»,да ещё со смиренным дерзновением произнесённое в святых стенах о такой святыне…

В нынешний же приезд наша с супругой радость то и дело омрачалась от лицезрения толп откровенно полураздетых (или чуть одетых) природных русских людей всех возрастов, бродящих по территории монастыря, развязно беседующих друг с другом, то и дело публично сливающихся в горячих киношных поцелуях и шумно упивающихся холодным квасом местного производства. Не смущаясь, да что там смущение – вовсе не желая замечать при этом ни чёрных подрясников, ни монашеских мантий и высоких клобуков, ни крестов наперсных. Но ведь это ещё и мужской монастырь! Жара что ли так скорбно повлияла на столь катастрофическое понижение уровня стыдливости или же… Впрочем, тут же рядом организованными группами перемещались иностранные гости, сейчас это были итальянцы и японцы, не позволяя себе расслабиться, никак не выказывая своим внешним видом пренебрежения к высокому духовному статусу древнего монастыря. И строгие брючки на большинстве этих женщин(между прочим, католичек и язычниц, коим так любит пенять при каждом удобном случае наша православная братия) уже не оскорбляли привычно взгляд, потому как всё на свете, как известно, познаётся в сравнении. А сравнивать-то было с чем!

Как только мы вошли под своды Свято-Троицкого храма, внимание наше было привлечено громким диалогом, который происходил между монахом, несущим послушание за свечным ящиком, и девицей, стройное тело которой было вызывающе облечено в лёгкую полупрозрачную маечку с глубоким декольте и оголённой до пояса спиной и очень короткие (простите великодушно!)… трусики, больше похожие на стринги. Нет, она не зарделась, не потупила взгляд, услышав замечание оторопевшего от такого бесстыдства инока о том, что «сестра, в храм в трусах нельзя!»Ей явно пришлись не по душе слова инока, вот и силилась она что-то ему активно возражать. Мол, в самом деле, каждый Божий день по телику кажут то Германию, то Голландию – а это, между прочим, Европа! – где толпы молодых (и не очень) людей ходят таким же образом в музеи, и никто им там не делает никаких занудных замечаний. А это чё, не музей?! А чё?... Мои собственные попытки как-то попытаться призвать к порядку «сестру» сопровождавший меня знакомый монах мягко пресёк. Чуть позже он пояснил мне, что с некоторых пор сам старается не делать подобных замечаний по той очевидной причине, что целью такового действия должно стать раскаяние того, к кому оно направлено. А раскаяния то и нет! В ответ, как правило, злость и агрессия. Я, рассказывает монах, как-то раз несу послушание на том же месте, а тут входят супруги, взрослые люди. Так на отце семейства из одежды – поверите? – одни только «семейные» трусы. Ну, я так спокойно говорю его жене, мол, вы бы, матушка, рубашку мужу купили. А она в ответ – да есть у него рубашки! Вот так. 

А ведь отечественная история свидетельствует о том, что ещё несколько веков назад на Руси, и даже в петровские уже времена, если случалось семье потерять кормильца, оставившего после себя долги, то вдове, как правило, предлагался выбор для списания долгов мужа: или сесть в долговую яму или же прилюдно снять с себя головной убор, попросту, опростоволоситься. Так вот – не сохранилось воспоминания о том, чтобы русская женщина предпочла для себя второй вариант. Какой же поразительный уровень благочестия, а значит, благой, святой чести, царил ещё недавно в государстве Российском! 

Вот и не знаешь – радоваться ли тому, что эти мужчины с обнажёнными пивными животами и не обременённые одеждой женщины в субботний день избрали местом досуга не пикничок в лесу, а посещение (язык не поворачивается назвать это паломничеством) Лавры. Не знаю. Не хочется никого осуждать, потому как сам сижу в грехах по самые чёрные брови. И всё же, всё же… 

***

В Ильин день в церкви, что неподалёку от нашей дачи, батюшка, обратившись к прихожанам после службы, призвал их остаться на молебен, дабы, помолившись соборно, испросить предстательства святого пророка. На днях здесь уже выгорело три дома, а потому в посёлке была объявлена чрезвычайная ситуация. Спустя полчаса горстка людей, всё же внявших слову пастыря, по-детски радовалась брызгам святой воды, коей их щедро по-русски кропил молодой и красивый, очень серьёзный священник. А наутро прошёл дождь. Ну, не дождь, а так, дождик. Но он всё же был – словно ниспосланный в утешение, что услышана та горстка. И притом в количестве, отчего-то напоминающем число молившихся накануне о нём в новом деревенском храме. И даже омочил не успевшие остыть бетонные дорожки садового участка, и они ещё пару часов, до самого завтрака, радовали глаз потемневшей влажной поверхностью, да ещё радостно кивали умытыми листиками мята и лебяжья шейка. 

Вспоминается, как во все века, в дни тяжких испытаний Господу молилась вся нация и не была неуслышанной ни разу. И даже покоривший чуть не полмира свирепый Тамерлан когда-то отступил поспешно от стен московского Кремля, так и не занеся на него свой меч. 

«Не то, что нынешнее племя…»

В последние дни в православной среде всё чаще возникают разговоры о том, что аномалия, царящая последние два месяца над нашей территорией, – явление из разряда апокалипсических. Наверняка они не беспочвенны, потому как не пускают вожделенный циклон с его прохладой и живительными осадками в наши широты с такой настойчивостью впервые за тысячелетие(!) И так пугающе жалки потуги учёных мужей, уже не умеющих ничего ни объяснить, ни прогнозировать, ни утешить обещаниями. Пожалуй, впервые на моей памяти. Одно знаю точно – потопа уже не будет. Потому как это обещал Сам Господь, подписавшийся под этим обетованием радостью радугой. И который, в отличие от нас с вами, слово Своё держит крепко…

А над благословенным Посадом преподобного Сергия сияет голубое промытое небо, и небольшой освежающий дождик, а то и проливной, с громом и молниями, здесь обычное дело. Или, как выразились бы на своём правильном языке военные, штатная ситуация. Так наверняка и должно быть там, где соборная, смиренная и горячая молитва ко Господу с древней мольбою «даждь!», упование на Него, а не на «водоканал», – привычное делание. Бог им в помощь! 

Фазиль Давуд-оглы ИРЗАБЕКОВ, в Святом крещении Василий

Перейти к содержанию номера